Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
– Солдат они сюда не пускают, – зло подумал Максим, – не хотят, чтобы люди видели, как живут за границей. Политруки им вдалбливают в голову, что здесь все бедняки, просят милостыню, и существуют на одном хлебе и воде…, – Волк покупал провизию в Елисеевском гастрономе, на Тверской, однако он прекрасно знал, какие очереди стоят в магазинах, на окраинах, и как живут люди в провинции. Он помнил, еще подростком, десять лет назад, рассказы о голоде на Украине, во время коллективизации:
– Мальчишки мясо в первый раз увидели, когда их в армию забрали. Здесь рынок, а что говорить об универсальных магазинах, где сих пор американские товары продают…, – магазины на аллее Свободы, один за другим, закрывались. Волк предполагал, что откроются они под вывесками Каунасского торга. Максим ночевал в неприметном, особнячке, на окраине города. С помощью пана Юозаса он сбывал доллары и золото, принося Аарону вырученные деньги, для беженцев.
– Приносил, – мрачно поправил себя Максим. Вчера, не застав рава Горовица дома, он, было, подумал, что кузен на вокзале. Однако очередной поезд в Москву отправляли только через два дня. Максим внимательно осмотрел дверь квартиры, при свете тусклой, лестничной лампочки. Никаких следов взлома он не заметил, печати тоже не стояло. Конечно, НКВД могло и не озабочиваться печатями.
Максим подождал до полуночи, сидя на подоконнике, покуривая папироску, думая о блондиночке из кафе «Ягайло». Ее звали пани Альдона, она работала продавщицей в одном из универсальных магазинов. Девушка жила одна. Максим вспоминал мягкую постель, в ее комнатке, в дешевом пансионе, и запах кофе по утрам. Он приходил к пани Альдоне несколько раз в неделю. Когда над крышами Старого Города поднялась бледная, ущербная луна, Волк, соскочив с подоконника, отправился вниз, к соседям.
Все выяснилось быстро. Ему даже описали советского офицера, который, на своей эмке, увез рава Горовица. Волк едва ни выругался вслух:
– Я знал, что без Петра Семеновича здесь не обойдется. И брат его в Литве…, – о комбриге Воронове написали в спешно изданном русскоязычном листке, под названием «Труженик», органе, как написали в шапке газеты, коммунистической партии Литвы. Волк приобрел листок в киоске на аллее Свободы. В газете говорилось о скорых выборах в сейм, о национализации земли и крупных предприятий, о том, как советские войска мирно вошли в Литву, помогая рабочим, и крестьянам, обрести свободу. Комбриг Воронов, судя по статье, собирался руководить здешней военной авиацией. Волк купил у торговки семечек. Сделав из «Труженика» фунтик, он, с удовольствием, заплевал шелухой портрет товарища Сталина. В Москве за подобное можно было получить пять лет лагерей общего режима, а в Литве на это, пока что, внимания не обращали.
– Но это пока, – они с графом, в полном молчании, пили пиво. Волк бросил взгляд на деревянные стены забегаловки:
– Скоро здесь развесят правила обслуживания трудящихся…, – он с хрустом разгрыз огурец:
– За квартирой я слежу, но в ней второй день никто не появлялся. Если не считать обыска, конечно…, – он утащил у кузена шведскую сигарету.
Волк подпирал стену, напротив дома рава Горовица, закрывшись газетой на литовском языке. С обыском приехал Петр Семенович. Волк не беспокоился, в квартире у рава Горовица ничего подозрительного не имелось. Доллары они продали, а золото Аарон сразу передавал Волку. Петр Семенович спустился вниз, в сопровождении солдат, несущих какой-то ящик.
– Радиоприемник, наверное, забрали, – пробормотал себе под нос Волк, – они из Аарона будут делать агента британской разведки. Он в Польше жил, до войны. Беженцев арестовывают…, – он так и сказал Наримуне. Кузен вздохнул:
– Я встречался с атташе американского посольства. Больше никого здесь не осталось. Все дипломаты, на той неделе в Стокгольм улетели…, – атташе обещал сходить в советскую администрацию Каунаса. Наримуне отправился туда вместе с ним. Граф ждал в еще не закрытом кафе, напротив. Американец, после визита, развел руками:
– Они утверждают, что ничего о мистере Горовице не слышали…, – заказав кофе, он добавил:
– Хорошо, что я, немного, знаю русский язык. Иначе я бы не представлял себе, как с ними разговаривать…, – сцепив длинные пальцы, Волк покачал ими, туда-сюда:
– Конечно, они бы ничего другого и не сказали, Наримуне. НКВД не собирается делиться никакими сведениями…, – он почесал белокурую голову:
– Надо что-то придумать. По моим сведениям охрану Девятого Форта сменили. В нем теперь только войска НКВД. Их не подкупить, в отличие от литовцев…, – бросив пиджак на деревянную лавку, он засучил рукава рубашки.
Наримуне смотрел на синие рисунки, на сильных, загорелых руках. Граф, внезапно, поинтересовался:
– Девушки, когда ты им французом представляешься, не спрашивают, откуда у француза такое…, – он указал на татуировки: «Они же у тебя не только на руках».
– Не только, – весело согласился Волк:
– Девушки, мой дорогой, у меня с четырнадцати лет спрашивают, только об одном. Обо всем остальном они просто забывают, стоит мне рядом оказаться…, – подняв бровь, он щелкнул пальцами: «Kitas alus, prašom!». Им принесли еще две кружки. Волк добавил: «Я здесь успел кое-каких слов нахвататься. В будущем пригодится».
– У нас тоже такие люди есть, как ты, – граф, невольно, улыбнулся: «Называются „якудза“. Очень древнее занятие. Они в эпоху Эдо появились, в начале семнадцатого века….»
– Моя семья старше, – довольно отозвался Волк:
– Я читал о Японии, – закинув руки за голову, он потянулся, – «Фрегат «Паллада», Гончарова. Очень интересно. Ты, наверное, о таком писателе и не слышал. Наш, русский, прошлого века…, – темные глаза кузена взглянули на Волка:
– У нас его переводил Хасэгава Тацуноскэ. Я читал «Обломова», «Обрыв»…, – Максим помолчал:
– Хорошо, что мы с тобой образованные люди, но, образование не поможет пробраться в Девятый Форт…, – на смуглом пальце кузена блестело золотое, обручальное кольцо.
– Я вам даже подарка не принес, – заметил Волк.
Церемония прошла быстро. В свидетели они взяли консульского шофера, японца. На руках у Регины оказалась справка о браке, подписанная Сугихарой-сан и латвийским консулом. Наримуне отправил радиограмму в Стокгольм. Граф получил ответ, из которого следовало, что супруга посла по особым поручениям обладает дипломатическим иммунитетом. Регина, конечно, наотрез отказалась покидать Каунас. Она стукнула маленьким кулаком по столу:
– Речи о таком быть не может. Меня никто не тронет. Я нужна тебе, я нужна нашему…, – покраснев, она поправила себя, – то есть Йошикуни, Аарон в тюрьме. Я никуда не уеду…, – Наримуне курил у окна, выходящего на террасу. Малыш играл с грузовиком. Граф, отчего-то, подумал:
– У него нет ни танков, ни ружей, ни военных самолетов. Он даже не обращает на них внимания, в магазинах игрушек, мимо проходит. Господи, настанет ли время, когда мы прекратим воевать…, – он мягко сказал:
– Нашему сыну, Регина. Он и твой сын тоже. Я прошу тебя, – Наримуне взял ее за руку, – не надо рисковать. Я останусь здесь, а вы…
– Мы тоже останемся, – серо-голубые, большие глаза, блестели:
– Я дальше лавки на углу все равно не хожу. Никакой опасности нет…, – от нее пахло куриным супом и пряностями, у нее было мягкое, нежное плечо, под простой, хлопковой блузой. Она обняла Наримуне:
– Иначе, зачем жениться? Я тебя не брошу, никогда. Рут говорит Наоми: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, где ты переночуешь, там и я останусь…»
– Твой народ будет моим народом…, – смешливо продолжил Наримуне. Жена вздернула нос:
– В том смысле, что я выучу японский язык, и буду носить кимоно, когда понадобится…, – представив ее в белом, шелковом, ночном кимоно, Наримуне сжал зубы:
– Ей не до этого сейчас. Надо потерпеть. Она не о таком думает, а о своем кузене…, – он смотрел поверх головы Волка в окно пивной. Граф замер, увидев летчика, с Халхин-Гола. Майор Воронов носил авиационную, темно-синюю форму, с голубыми петлицами. Его сопровождал, судя по всему, ординарец, с плетеной корзинкой.
Совершенно невозможно было, решил Наримуне, рассказать Максиму, будь он хоть трижды кузеном, всю историю их знакомства с майором Вороновым. Граф не хотел, чтобы о подобном знал еще кто-то, даже его собственная жена. Он собирался признаться Регине, что помогает СССР, но, как говорил себе Наримуне, не сейчас.
– Когда мы доберемся до Японии, когда все успокоится. Может быть, Лаура замуж выйдет. Или не говорить ей о Лауре…, – Наримуне не мог лгать, притворяясь, что Лаура сама оставила ребенка:
– Регина никогда в жизни такому не поверит, – думал он, – и будет права. Бесчестно чернить имя Лауры…, – граф успел понять, что за характер у его жены. Он боялся, что Регина настоит на встречах Йошикуни с матерью.
